у него отнять. Комиссар было поверил сначала, что женщина была мертва, потому как он видел, что она не шевелит ни руками, ни ногами; но убедившись в том, что выстрелы мужа прошли весьма далеко от нее, и она была просто в обмороке, он направился к кабинету и велел его себе открыть. Хозяин не захотел и сказал ему, что преследовать тот должен не его, но меня, кого он застал в постели со своей женой. Комиссар, конечно, заподозрил, что здесь было что-то от правды, хотя, по правде, этого и не было – поскольку, если я и имел такое желание, я совсем не имел на него времени.

Несмотря на настойчивость Комиссара, муж не хотел открыть ему дверь кабинета, и так как военное ремесло, исполнявшееся им в течение какого-то времени, придавало ему уверенности, он ответил ему или очень грубо, или очень энергично (я не знаю в точности, что это было из двух) – если тот претендует вмешиваться в дела, не входящие в его компетенцию, он не выразит большого почтения к его мантии; его обязанности имели бы другое значение, если бы давали тому право инспекции над всеми рогоносцами, к коим он, к несчастью, причислен; он советовал бы тому, как добрый друг, удалиться; ему одному принадлежало право наказать свою жену, когда она изменила супружескому долгу, и тому не позволено в это вмешиваться; он просто просит его увести меня вместе с ним, так как он прекрасно знал, насколько вид человека, причинившего бесчестье семейству, неприятен одураченному мужу. Наконец, он наговорил тому тысячу вещей, вроде этих, постоянно продолжая ему угрожать, что если тот будет упорствовать в желании открыть себе дверь, он больше не отвечает ему ни за что.

Его речь воспламенила гневом этого Офицера, кто был очень вспыльчив. Он приказал своим стражникам вышибить дверь, что и было вскоре сделано; хозяин искал Комиссара среди других, чтобы сдержать данное ему слово. Он прицелился в него еще тогда, когда дверь не была выбита полностью, но его пистолет дал осечку, и не успел он ухватиться за другой, как был буквально задавлен числом нападавших. Один из стражников отвесил ему удар тяжелым поленом по руке, и, выбив его пистолет, набросился на него. Тотчас же его увели в Шатле, тогда как в его доме был поставлен гарнизон. Это мне вовсе не понравилось, поскольку не могли разорить его, не разорив в то же время и мою любовницу. Я попросил Атоса замолвить словечко Месье де Тревилю, кто был родственником одного Судейского человека, очень влиятельного в Парламенте. Месье де Тревиль ответил ему, что если я продолжу заставлять говорить о себе, как я делал с самого моего приезда из Беарна, то очень скоро погублю мою репутацию; он-то думал, что я вмешиваюсь только в драки, но поскольку он видит, что я вмешиваюсь также и в развращение чужих жен, то он меня велит предупредить – Король не одобряет ни одного, ни другого.

Таков был выговор, какой он пожелал мне преподать, тем более, что он стремился казаться человеком доброжелательным (либо он действительно им был, в чем я не хочу даже сомневаться, либо он довольствовался сохранением подобной видимости). Он знал, что тем самым он сделается еще более приятным Королю, Принцу, боявшемуся Бога, и никогда не имевшему любовных интрижек. В самом деле, Его Величество, знавший о своем деликатном здоровье, не верил в то, что ему остается еще долго жить, и задумывался с ранних лет окончить свою жизнь по-христиански, дабы не опасаться этого последнего момента, что должен еще больше приводить в трепет Королей, чем всех остальных, по причине множества дел, проходивших через их руки. И по правде, чем в большее количество вещей вмешивается человек, тем отчет, какой ему предстоит в них отдать, должен быть огромнее – даже когда на их совести только кровь, что самые миролюбивые из них заставляют проливать в предпринимаемых ими войнах, этого более чем достаточно, чтобы их смутить, когда они начинают размышлять об этом серьезно.

Правосудие не дремлет

Атос, услышав такие речи Месье де Тревиля, счел, что не стоит надеяться на большую помощь от него в этом случае. Итак, он не знал, что ему ответить в мое оправдание, и рассудил более благоразумным запастись терпением. Месье де Тревиль добавил – хотя мое преступление и преступление этой женщины не заслуживают того, чтобы кто бы то ни было заинтересовался нами, тем не менее, будет справедливо сделать это для бедного мужа, кто был достаточно несчастен сделаться рогоносцем, и вдобавок битым, без того, чтобы еще его хотели разорить; он поговорит о нем со своим родственником, и тот в самом скором времени облегчит участь несчастного. Его родственник был Советником Высшей Палаты, и так как эти Магистраты уже начинали пользоваться большим влиянием, не прекращавшим увеличиваться с тех пор и вплоть до того, как Король не положил этому определенные границы, тот без лишних церемоний сам явился в Шатле и приказал привести к нему заключенного. Смотритель скомандовал своим тюремщикам сходить за ним, и когда он был введен в комнату, куда проводили этого Магистрата, тот спросил его в присутствии смотрителя, почему он был арестован. Заключенный ответил, что не мог терпеть добровольно, как из него делали рогоносца, он хотел удалить из своего дома того, кто навлек на него этот позор; все это произвело некоторый шум в квартале, а Комиссар, явившись к нему, вместо того, чтобы встать на сторону правосудия, принял сторону изменницы и отправил его в тюрьму, не пожелав выслушать справедливых резонов, вынудивших его сделать то, что он сделал.

Магистрат, кто был предупрежден и осведомлен его родственником, но кто тщательно остерегался укрепить мужа в его подозрениях, поскольку это еще больше возбудило бы его против меня и его жены, заметил ему, что, вопреки видимости, какую часто приобретают вещи, не следует судить о них по своей первой мысли; когда вдумаешься в них поглубже, они часто меняют характер, особенно, когда речь идет о ревности; рогатые видения посещали множество людей, хотя здесь зачастую бывает больше воображения, чем реальности; его ремесло хозяина кабаре выставляло его жену на обсуждение посетителей этого заведения; это вовсе не обязательно означает, что она не была благоразумна, даже, если она делала мину, будто прислушивается к их словам; она делала это скорее, дабы не потерять клиентуру в этих болтунах, вовсе не имея желания для этого ему изменять; он поступил совсем нехорошо, столь яростно забив тревогу из-за таких мелочей,